ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ В ТЯГИНКЕ

Если бы на Херсонщине определяли село, которое ежедневно подвергается наибольшему количеству обстрелов, то на первое место смело мог бы претендовать поселок Тягинка в Бериславском районе. Село, из которого каждый день выезжает от 7 до 10 человек, не выдерживая обстрелов, но еще более две с половиной сотни продолжают жить. Иногда погибают или получают ранения. Село закрыто для посетителей и журналистов, но соглашаются пустить нас. С нас берут слово – каждая остановка будет крайне короткой, не больше 5 минут на одном месте. Если обстрел усилится (ибо нет сомнений, что обстрел будет), то мы сразу едем. Наш визит в Тягинку длится не более получаса.

ДОРОГА В ТЯГИНКЕ

Здесь война чувствуется издалека – пока мы доезжаем до деревни, над нами летят истребители. Мы тревожно замираем, хоть и понимаем, что наши. Двигаются в сторону фронта вертолеты – тоже наши, и тоже спешат на поддержку. На дороге – сожженная техника. И кроме нашей, только две машины – эвакуационная скорая и старые жигули, которые везут в прицепе древесину – забиты выбитые стекла в зданиях.

Нас везет глава тягинской военной администрации Николай Яценко. Он сам из этих краев, с первых дней полномасштабной войны мобилизовался в армию, а с июля 2023 г. стал здешним главой. Ему в Тягинку приходится ездить каждый день - эвакуировать людей, возить гуманитарную помощь, тушить пожары вместе с командой пожарных-добровольцев и т.д. Наш путевой разговор – философский. О том, почему люди остаются жить в войне.

«К войне привыкают, – объясняет мне Николай Яценко, – живешь в этих условиях уже как обычно. Если кто-то умирает, то если это близкий человек, то да, конечно, это очень чувствуется, а если это был знакомый, то поскучаешь немного и дальше живешь».

До войны в Тягинке жило более 2 тысяч человек, на сегодняшний день остался разве что каждый восьмой житель.

«Многие жилищные фонды уничтожены, если раньше были мелкие обстрелы – миномет, артиллерия, то сейчас плотно кладут градами, КАБов (управляемых авиабомб – ред.) стало меньше. Я покажу вам, где бомбы падали. Но люди знают, что бомба – нечеткая штука, ну попала и попала. А градов бывало, что по 120 приходов в день по селу было», – делится статистикой сельский голова.

Николай посчитал: теперь по меньшей мере половина обстрелов Херсонщины достается Тягинке.

Перед этим выездом я читала о Тягинке – здесь была турецкая крепость Тягинь, которую атаковал еще Иван Сирко. Здесь есть реки и острова – но все связанное с водой на южной войне крайне опасно, и очевидно, что нас туда не пускают и близко. 

А еще здесь повсюду памятники боев запорожцев и два памятника Богдану Хмельницкому. В самом начале полномасштабного вторжения Тягинка попала под российскую оккупацию. Село освободили 11 ноября - в один день с Херсоном.

То, что мы на месте, сразу не только видно, но и слышно - тарахтит и бабахает.

Но сейчас это в основном выстрелы с нашей стороны. Первой мы видим остановку – она сине-желтая. И флаг на ней – тоже сине-желтый. А еще – скрученные буквы. Если к ним присмотреться, можно угадать название села.

«Как вы здесь живете?»

В прифронтовых селах юга именно этот вопрос я задаю чаще всего. Как вы здесь живете, хотя по всем признакам вокруг сама хорошо вижу – живут тяжело, выживают, и часто просто некуда ехать.

Местные жительницы Анастасия и Нина как раз пытаются затащить во двор молоденькую козу, которую зовут Настей. Коза еще не дает молока, и раньше принадлежала соседям. Люди решили уехать, но козу с собой не берут, некуда забрать, поэтому оставляют соседям. Вместе с козой женщинам достались мешки еды. Пока мы говорим с ее новыми хозяйками, коза Настя запихнула морду в мешок и дергает оттуда луковицу, прямо из козьего рта луковицу пытается выдрать кот, еще два кота пытаются что-то украсть из другого мешка. Кошек у Анастасии собралось аж 16.

Нина о своих животных не говорит, скучает, потому что приехали волонтеры и забрали из села немецких овчарок, за которыми она ухаживала. Брошенных животных много – и все хотят есть.

Где-то недалеко свистят мины. Анастасия спрашивает меня: «Как там наши ребята? Наши воины». Мне кажется странным, что она спрашивает это у меня, потому что до войны она ближе меня и каждый день видит, что стреляет и куда. Нас забирают, чтобы мы не толпились. Анастасия расстраивается, что не успела познакомить нас со своей второй козой – Катей.

«Как вы здесь умираете?»

Глава сельской администрации показывает нам разбитые дома, указывая на некоторые из них, уточняет - хозяин прямо здесь и погиб.

Я прошу заехать на кладбище, и Николай соглашается – это то, что мы должны увидеть.

Дорога к кладбищу – вся в воронках. Сразу видно – этому месту достается. Николай идет мимо могилы – теперь над нами свистят артиллерийские снаряды.

На одном из участков могилы побитые, на другом - свежая яма. Это для мужчины, погибшего накануне.

«Хороший был человек, зерном занимался», – рассказывает о погибшем Николае. Его так и нашли – под завалами, рядом с зерном. Последнее захоронение – женщина, погибшая за неделю до этого. Всего в селе погибли около двух десятков человек.

На отдельных могилах кресты сделаны из двух палок - ехать за крестом надо далеко, а везти товар, еще такой специфический, в село - сложно.

Большинство свежих могил - с оплавленными крестами, обгоревшим дротом от венков и совсем черные. Кладбище горело. В этой деревне нет покоя даже после смерти.

БЕЗ МОЛИТВ

В Тягинке до сих пор уцелела церковь - она стоит на окраине кладбища и, собственно, на окраине села. Церковь цела, только вот побило забор и вынесло стекла. Стоит сооружение – без хозяина.

Священник, рассказывают местные, ушел на фронт. Но решил, что сейчас не до капелланства и молитв. Сражается солдатом. Я бегу мимо церкви, и у меня нет к священнику никаких вопросов, потому что здесь как нигде понимаешь – «у Бога есть только наши руки».